Поэтому я постоянно напоминала Нельсону, чтобы он уладил с г-ном Эддингтоном вопрос о моем праве преемственного пользования пенсионом сэра Уильяма, но он, не понимая причин моей настойчивости и не в силах уяснить себе, что при таком состоянии я могу попасть в стесненные обстоятельства, отвечал мне:

«Если мистер Эддингтон предоставит Вам пользоваться пенсионом, тем лучше, но не тратьте усилий, чтобы получить его. Разве Мертон не принадлежит Вам безраздельно и безо всяких долгов? Моя дорогая Горация уже обеспечена, а я надеюсь, придет день, когда Вы станете моей герцогиней Бронте, и тогда что нам за дело до целого света!»

Иногда он посылал мне нежные наставления насчет необходимости экономить. В нем чувствовался человек, долго живший в бедности и все еще боящийся, что денег может не хватить. Главное, он настаивал, чтобы я как можно больше времени проводила в Мертоне, где, конечно, у меня должно было быть меньше расходов, чем в Лондоне.

Если бы Нельсон оставался подле меня, я бы слепо следовала его советам, ничего другого мне бы и на ум не пришло: но в его отсутствие, тяготясь этим бездеятельным существованием после моей прежней столь бурной жизни, я, вопреки собственному желанию, не в силах усидеть на месте, то и дело уезжала из Мертона в Лондон, где приемы, праздники, игра быстро пожирали мое состояние.

У меня была привычка часть лета проводить на морских купаниях, вот там я становилась особенно расточительной. Эти траты беспокоили Нельсона, но я говорила ему, что купания мне прописали врачи, и после этого он не мог уже ответить ничего, кроме «Так поезжайте на купания!», если я была еще дома, или «Останьтесь!», если я была там. Но как бы случайной фразой, оброненной вскользь, или в приписке в самом конце нежного послания он все же напоминал:

«Милая Эмма, необходимо экономить деньги. Ведь только в этом случае у нас хватит средств на украшение нашего дорогого Мертона, а наш дорогой Мертон превыше всего!»

И добавлял, надо признаться, увы, впустую:

«Ваше доброе сердце конечно же согласится со мной, ведь Вы не можете не понять, что теперь, в военное время, когда все так вздорожало, многие наши друзья нуждаются в нашей помощи, и я уверен, что Вы найдете больше удовольствия в исполнении этого долга, чем в том, чтобы кормить свору бездельников, не испытывающих к нам ровным счетом никакой дружбы».

Каждый раз, получая подобное письмо, я давала себе слово взяться за ум, но вскоре опять бросалась в новые траты, еще более безумные и бесполезные.

В конце концов Нельсон понял, что моя неосторожность может повредить будущности Горации и потому необходимо обеспечить ей независимое состояние, чтобы впоследствии ей не пришлось расплачиваться за мои сумасбродства. По этому поводу в марте 1804 года он писал мне:

«По возвращении я положу в банк четыре тысячи фунтов стерлингов на имя Горации: я не хочу допустить, чтобы она оказалась обделенной в час, когда мы оставим ее в этом мире одну и без друзей».

У меня было в руках убедительное средство, чтобы заставить Нельсона уступать всем моим желаниям: полунамеком дать ему знать, что некий знатный джентльмен добивается моей руки. Среди прочих претендентов особенное усердие проявлял старый герцог Куинсбери: он преследовал и домогался меня с такой настойчивостью, словно ему было не больше двадцати пяти лет.

Как уже заметил читатель, Нельсон был возмущен, когда, получив письмо от королевы Неаполя, не нашел там ни слова обо мне; к концу своего плавания, видя упорное умалчивание Марией Каролиной моего имени, он был вынужден признать очевидность того, в чем я долго сомневалась, не веря, что такое возможно: моя августейшая подруга, вопреки своим пылким уверениям в вечной признательности, сохранила лишь весьма смутное воспоминание о моей преданности и услугах, которые я ей оказывала. Тогда он решился откровенно объясниться с ней, рассказать ей, каковы мое нынешнее положение и средства к существованию, к каким затруднениям приводит моя привычка щедро тратить деньги, как важно сейчас, чтобы она пришла мне на помощь. Но королева отвечала на все это холодно, в уклончивой манере или пускалась в рассуждения о том, что ее собственная казна сейчас совсем расстроена.

Глубоко задетый, Нельсон поделился со мной своими замечаниями относительно поведения и нрава королевы, и я, не видя надобности оберегать достоинство этой непостоянной подруги, отомстила ей, пересказав достаточно пикантную историю ее любовных похождений, не подумав о том, что, сравнивая ее сразу с Сапфо и Мессалиной, отчасти бросаю и на себя тень позора, которым хотела покрыть ее.

У меня в ту пору завязалась мучительная и злая распря с лордом Гринвиллом по поводу завещания сэра Уильяма. Лорд Гринвилл рассчитывал, что я отступлю, испугавшись скандала; но, убедившись, что я готова рискнуть и пойти на судебный процесс, предложил полюбовное соглашение, и Нельсон заставил меня принять его, несмотря на то что оно было мне в убыток.

Таким образом, хотя я теряла три или четыре тысячи франков ренты, на том мы и порешили.

Нельсон в то время уже не крейсировал у Тулона, а устремился в погоню за французской эскадрой, которой удалось выскользнуть у него из рук. Она вышла под командованием адмирала де Вильнёва из Тулона, чтобы принять участие в исполнении обширного плана, задуманного Наполеоном (ибо в это время Бонапарт успел уже стать Наполеоном, а первый консул — императором).

Вот каков был этот план — разрушить его могли лишь неподвластные человеческой воле обстоятельства.

Верный своему замыслу высадиться в Англии, Наполеон решил приказать всем судам французского флота одновременно выйти из портов, где они до того находились под присмотром британских кораблей, и направиться к берегам Вест-Индии, заставив таким образом английскую эскадру последовать за ними в сторону Антильских островов, затем всем вместе внезапно повернуть вспять, в европейские моря, противопоставив свои превосходящие соединенные силы угрозам английской эскадры, что могла бы встать у них на пути.

Общий сбор всех французских флотилий назначался у Мартиники.

Одиннадцатого января адмирал Миссьесси в разгар ужасного шторма отплыл из Рошфора и, пройдя сквозь узкий пролив, вышел в открытое море, не замеченный никем из англичан. С ним было пять линейных кораблей и четыре фрегата.

Адмиралу де Вильнёву нужно было трогаться с первым попутным ветром, обманув Нельсона, а если это сделать не удастся, то, по крайней мере, ускользнув от погони, пройти Гибралтарский пролив, достигнуть Кадиса, соединиться там с испанской эскадрой адмирала Гравины и вместе поспешить к Мартинике, где уже обосновался бы опередивший его Миссьесси, и ждать прибытия кораблей адмирала Гантома. Последнему со своей стороны надлежало при первом дуновении экваториального ветра, что заставит англичан отвести корабли подальше от берега, выйти из Бреста, ведя за собой двадцать одно судно — эскадру, состоящую в его ведении, — по пути захватить в Ферроле другую франко-испанскую эскадру, под командованием адмирала Гурдона, и затем направляться к месту общего сбора. Такое объединение пяти адмиралов и шести флотов должно было дать в итоге пятьдесят — шестьдесят судов, огромную силу — подобной армады никогда еще не видело ни одно из морей.